« До Бенгази полёт протекал нормально, я приземлился там в 22 часа по Гринвичу, тёмной ночью, и вылетел оттуда в 22 часа 30 минут. Я рассчитывал на попутный ветер скоростью от 20 до 40 километров в час, как меня в этом уверили метеорологические станции Парижа, Туниса и Бенгази.

Единственный ориентир, которым я мог пользоваться, было море, при условии, чтобы в столь тёмную ночь виден был всё же берег.

К несчастью, многочисленные запретные зоны не позволяли мне придерживаться этого маршрута. Ночь была безлунной, радио на борту не было, и я решил взять курс на середину правого сегмента Каир-Александрия, с тем, чтобы ориентироваться, несмотря на возможные отклонения, на огни одного из этих городов или, во всяком случае, на огни долины Нила…

После 4 часов 15 минут полёта я решил, что, весьма вероятно, уже пересёк Нил. Из-за облачности я мог не заметить огней, хотя перед тем и надеялся, что просветы в тучах дадут достаточную видимость.

И, следовательно, я не мог продолжать полёт по прямой, так как рисковал натолкнуться на склоны Синайских гор, а также не мог начать перелёт Аравийской пустыни, не внеся необходимые поправки в соответствии с невыясненным ещё произошедшим за эти четыре часа отклонением.

Поскольку даже при отсутствии всякого попутного ветра я должен был уже достичь нулевой отметки на карте долины Нила и её непосредственного продолжения, я решил повернуть на север и спуститься ниже облаков, чтобы в левое стекло мне ударили огни города, которые, как я полагал, остались позади.

Во время этого манёвра, выскользнув уже из туч, на высоте 400 метров по моему альтиметру, а в действительности на высоте 300 метров, я и врезался в грунт.

Хотя я и вырвался уже из облаков, но ничего не мог различить.

Между тем в момент катастрофы я был занят тем, что искал под собой огни, но низко лежащий над пустыней туман создавал впечатление ложной глубины. Впрочем, ночь да к тому же облачность сгущали непроглядную тьму.

К моему удивлению, первый же услышанный мною треск, вместо того чтобы закончиться полным разрушением самолёта, отозвался в кабине наподобие землетрясения. Примерно 6 секунд меня с чудовищной силой непрерывно трясло.

Я не знал, как истолковать это явление, когда ощутил заключительную встряску, ещё более сильную, чем остальные, и увидел, что правое крыло разлетелось на куски. Самолёт застрял, как на кóзлах.

Опасаясь пожара, мы с Прево выскочили. Вооружившись электрическим фонарём, я тот час же обследовал грунт – это был песок, усеянный чёрными круглыми камнями. Ни былинки. Никакого следа растительности. Я описал большой круг, ориентируясь на зажжённую лампочку, которую держал в руке Прево. И, наконец, убедился, что врезался в пустыню.

На заре мы восстановили обстоятельства катастрофы. Самолёт, коснувшись земли при его скорости 270 километров в час, прошёл ещё 250 метров. Шасси оторвались, и он катился на брюхе по круглым камням, как по шариковым подшипникам, не встретив достаточного препятствия, которое бы его уничтожило. Наконец его задержала небольшая песчаная полоса, свободная от камней. Он уже потерял скорость, но она была ещё достаточной для того, чтобы конечная встряска выбросила из кабины на пятьдесят метров в окружности различные предметы. Положение наше было не блестящим».

( Из официального отчёта Сент-Экзюпери о неудавшемся перелёте Париж-Сайгон).